"Глянул в стороны: гроб с покойничком летает над крестами, а вдоль дороги мертвые с косами стоять. И тишина!.."
Савелий жил с мамой Басей (Бенедиктой) Соломоновной в коммуналке. Жили трудно, едва сводили концы с концами. Чтобы не потерять работу, с мужем-политзаключенным Басе Соломоновне пришлось развестись - в те времена с осужденными жен разводили без слушания дела, сразу после объявления о разводе в "Вечерней Москве". Виктор Савельевич отбыл срок полностью и в конце 40-х ненадолго вернулся в Москву - в последний раз. Баси Соломоновны тогда уже не было в живых. Сын его едва помнил, этот странный угрюмый человек с ввалившимися щеками показался ему чужим. Заговорили о матери. Он все понимал. "Когда я получил справку из Мосгорсуда о разводе, не поверил. Бася была самой верной женщиной на свете. Я молился за нее". Так Савелий узнал, что отец верит в Бога. Повзрослев, он и сам станет религиозным человеком и не откажется от веры ни тогда, когда заметит "хвост", выходя из синагоги, ни тогда, когда из-за "неправильной" религии его не пустят за границу. После той встречи Савелий Крамаров с отцом больше не виделся. Виктору Савельевичу нельзя было оставаться в Москве, он вернулся в Бийск, а в 50-м был осужден снова - по тому же делу. Мама умерла, отец сидел. Савелий остался на попечении маминых братьев. Они решили, что племянник будет обедать у них поочередно, даже составили график. Немного денег присылал брат отца из Львова. Савелий ходил в обносках, мотался от одного дяди к другому, учился неважно. В свою комнату он пустил жить человека, который выращивал собак и варил для них жуткое пахучее варево. Постоялец платил ему гроши, но и они были не лишними.
В довершение всех бед выяснилось, что у мальчика туберкулез - сказалось недоедание. Спустя много лет знаменитый артист Крамаров разыщет врача, вылечившего его, и войдет в его квартиру в Хайфе с огромным букетом и бутылкой коньяка... Пришло время поступать в институт. Савелий мечтал о юридическом, но там наверняка тщательно изучали анкеты абитуриентов, и сыну врага народа рассчитывать было не на что. Решили подавать документы в лесотехнический. Его приняли. Актерская жизнь началась для Савелия с самодеятельной студии "Первые шаги" при ЦДРИ. Лесотехнический он вскоре бросил, поступил в ГИТИС. Первой серьезной работой Крамарова стал рассказ Василия Шукшина "Ванька, ты как здесь". Савелий сам инсценировал его, выступал с ним в московском Театре миниатюр. Вскоре Крамарова пригласили сниматься в кино. Его заметили после первого фильма, признали после второго - "Друг мой, Колька!", - и завертелась бурная жизнь. Его снимали много. Он стал звездой. Только странная была эта звездность. Смешная дурашливая внешность и помогала, и мешала. Стоило появиться на экране его физиономии - и зритель готов смеяться. Подарок для режиссера! Можно не утруждать себя. И режиссеры не утруждались - снимали знаменитого комика как под копирку. Из тридцати с лишним своих фильмов сам Крамаров любил лишь несколько. В конце жизни он просил указать их в бронзовой книге на своем надгробии: "Друг мой, Колька!", "Неуловимые мстители", "Двенадцать стульев", "Джентльмены удачи", "Не может быть", "Большая перемена"... Но в разгаре славы о плохом думать не хотелось. Он получил звание заслуженного артиста РСФСР. Как-то в ответ на вопрос о планах на будущее Савелий ответил: "Буду копить на народного! И еще хочу найти себе умную интеллигентную подругу". С этим была проблема. В доме творчества актеров в Рузе он познакомился с чудесной девушкой, архитектором Машей, но их связь распалась. Его слава росла, а донжуанский список все не складывался. Смех он вызывал, это безусловно. А вот нежные чувства... Маска недоумка приросла к лицу, девушкам казалось, что он и его герои - одно. Крамаров даже просил друзей познакомить его с женщиной своего круга. Со временем снимать его стали меньше. Требовали покончить с религией, перестать бывать в синагоге. Не пустили в Мюнхен на Олимпийские игры. "У меня за три последних года было всего 12 съемочных дней. Наверное, здесь моя творческая жизнь кончилась..." Он думал об отъезде. Его пробовали отговаривать: - Где еще ты будешь так популярен, как здесь? - В Талмуде есть слова о евреях-странниках. Наверное, таким странником буду я... Савелий подал документы на эмиграцию, на воссоединение с дядей из Львова, жившим в Израиле. Ему отказали, так как дядя не считался близким родственником. Но дело было совсем в другом. После отъезда Крамарова Госкино пришлось бы снять с проката 34 фильма с его участием - огромные деньги! Пошли слухи, что его не снимают, потому что он оглупляет образ советского человека, и вообще он бросил искусство и перебирается к богатому дядюшке в Израиль. Савелий смеялся: "Богатый дядюшка... Пенсионер... Если удастся заехать к нему, постараюсь помочь хоть чем-то". Речь шла о том самом дядюшке, который когда-то посылал деньги в Москву осиротевшему племяннику. Путь в кино теперь был для Крамарова закрыт. Осталась одна отдушина - Театр отказников, программа "Кто последний? Я-за вами...". Театр особый. На подступах к нему люди в штатском проверяли паспорта у зрителей, идущих на спектакль. Савелий не оставлял попыток добиться разрешения на отъезд, написал письмо Рейгану "как артист артисту". В конце концов его отпустили. Спустя несколько лет кинопираты привезли в Россию кассеты с фильмом "Москва на Гудзоне", там был прежний веселый боевой Савелий в роли, о которой в России он не мог и мечтать. Он играл сотрудника госбезопасности, "опекавшего" группу советских музыкантов. В одной из сцен он на коленях уговаривал нашего саксофониста не оставаться в Штатах. В конце фильма бывший кагэбэшник, ставший продавцом хот-догов, встречает своего бывшего подопечного. - Что ты здесь делаешь? - спрашивает его обескураженный музыкант. - Работаю, - улыбается Савелий. - Куда я мог уехать без тебя? Прошло время и Савелий смог приехать в Россию. Он уже не выглядел рубахой-парнем, посолиднел, но глаза по-прежнему смеялись. Рассказывал, что играет эмигрантов, говорящих по-английски с акцентом. С женой отношения не очень складываются, но она подарила ему дочку, которую он любит безумно. Покупает ей в Москве теплые носки, тапочки - считает, что в России детские вещи прочнее и лучше. Оказалось, что здесь, в Москве, его не забыли. Савелий подходит к Новому Арбату - и уличная торговля заканчивается. К нему бегут люди из киосков, дарят сувениры, просят автографы. В Сочи, куда его пригласили на "Кинотавр", при его появлении на "Аллее звезд" публика ревела от восторга. Ему даже выделили телохранителей. Потом в Штатах он наконец нашел счастье в любви, интересную добрую женщину Наташу. И в профессиональной сфере все у него до поры складывалось благополучно. После "Москвы на Гудзоне" он появился в эпизоде в знаменитой "Красной жаре" - всего полторы минуты, но зрители запомнили эту сцену. Потом была роль русского моряка-телеграфиста, доброго и уморительно смешного, в фильме Уоррена Витти "Любовная афера". Крамаров уже был готов играть серьезные роли и вскоре получил такую возможность: его утвердили на роль без кинопробы, чего удостаивались лишь самые известные актеры Голливуда. Но сыграть ему было не суждено. У Савелия обнаружили рак. Он потерял зрение, но еще слышал. До последнего дня Наташа читала ему письма из России. Савелий Викторович Крамаров скончался 6 июня 1995 года. Его похоронили неподалеку от Сан-Франциско, на еврейском мемориальном кладбище в Колма (городе Мертвых). Через два года на его могиле был открыт памятник, сооруженный по макету Михаила Шемякина. Это гримерный столик, на котором разбросаны маски несыгранных трагических ролей и лежит раскрытая книга, куда занесены названия любимых актером фильмов: «Друг мой, Колька!», «Неуловимые мстители», «Джентльмены удачи», «Двенадцать стульев», «Большая перемена»... Слева — занавес, справа — совсем непривычный для Крамарова портрет, на котором фотограф запечатлел на редкость доброе, обаятельное и улыбчивое лицо актера, судьбой которого стали роли дураков.
|
|