|
Нет в британской истории и, пожалуй, в мировой литературе исторического персонажа более излюбленного, чем королева Елизавета I Английская. Историков привлекает героика и пафос 45-летнего царствования, поэтов и драматургов — невероятные перипетии сложной неординарной судьбы.
Елизавета стала литературной героиней еще при жизни, когда поэты Английского Возрождения (Ф.Сидни, Э.Спенсер, К.Марло) посвящали ей бесконечные баллады, стихотворные циклы и поэмы, награждая вычурными пышными именами: Глориана, Элайза, Бельфеба, Королева Фей… Ее литературная история бесконечна. Елизавета вдохновляла Шекспира, Вальтера Скотта, Шиллера, Гюго, Генриха Манна, Цвейга, Брукнера, Викторию Холт, Питера Акройда (и это только из числа крупных, маститых литераторов). Королева привлекла жадное внимание историков спустя короткое время после своей смерти, когда на фоне бездарного правления Стюартов (королей Иакова I и Карла I) ее долгое царствование неожиданно стало казаться золотым веком. Исторические исследования правления Елизаветы и ее эпохи насчитывают много сотен томов. Мнения историков и литераторов о королеве диаметрально противоположны. Литераторы, начиная, пожалуй, с Шиллера, упорно видят в ней отрицательную героиню, в писательской субъективности и романтизме не способные простить Елизавете казнь королевы Марии Стюарт. На взгляд же многих историков — это один из самых мужественных и абсолютно оправданных ее поступков. С историками вообще дела обстоят несоизмеримо сложнее. Чуть ли не четырехвековая историографическая традиция предписывает говорить о Елизавете с неизменным восхищением, и на то есть свои причины. Авторы первых панегириков в адрес Елизаветы — Фулк Гревилл и Уильям Кадмен написали историю ее царствования в первые десятилетия 17-го века. Их труды, однако, носили не только исторический характер. Королева была обряжена в одежды, которые сама бы узнала с трудом; ее новый образ был всего лишь инструментом политики, своеобразной палкой, которой били царствующих преемников — незадачливых королей-шотландцев, сначала Иакова, а потом — Карла. Именно к 1620-м годам, когда короли Стюарты оказались настоящим разочарованием, Елизавету решили сделать — в укор им и в назидание их наследникам! — образцом всех монарших добродетелей.
В XIX веке имперским историкам Великобритании тоже требовался идеальный персонаж, который мог бы вызывать чувство национальной гордости и свидетельствовать о величии и справедливости монаршей власти — тут-то и пригодился миф о великой королеве, созданный в XVII-м веке. Историографическая традиция превозносить Елизавету и ее правление до последнего времени была незыблемой. В истории каждой страны существует миф о некоем идеальном государственном деятеле, олицетворяющем Нацию. В античной Греции это был Перикл, в США — Авраам Линкольн, в России — Петр I, в Англии — Елизавета. Лишь недавно британские историки стали задаваться вопросом, насколько панегирики в адрес выдающегося правления королевы-девственницы соответствуют действительности. Сделанные ими выводы (например, в работах К. Хейга и К.Эриксон) производят удручающее впечатление. Однако для большинства «час Х» еще не наступил: достаточно просмотреть новейшие учебники по истории для школ и даже вузов, где тиражируются все те же старые добрые мифы о великом и сильном царствовании. Что же это за мифы, и какая реальность их разбивает? Вначале напомним некоторые хорошо известные факты. Елизавета I — дочь короля Генриха VIII и его второй жены Анны Болейн. Неукротимый, во истину королевский нрав Генриха стал причиной многих политических проблем, которые преследовали Англию на протяжении всего XVI-го столетия. Для того чтобы жениться на Анне, король решил развестись с первой женой, которая была дочерью короля Испании. Отношения с Испанией безнадежно испортились. Папа Римский, активно влияющий на светские дела во всех европейских государствах, запретил развод, однако Генриха это не остановило. Он пошел на полный разрыв со Святым Престолом (нажив для Англии еще одного злейшего врага), объявил главой англиканской церкви самого себя и, решая заодно уж и финансовые проблемы казны, отобрал у монастырей львиную долю собственности и земель в пользу короны. Так в Англии началось движение Реформации. Со временем в южной части острова Реформация победила, на севере же сохранилось католичество, так как сосредоточенные там знатнейшие и богатейшие семейства королевства не желали подчиняться произволу и насилию со стороны короля. Тем временем ветреному Генриху VIII Анна Болейн очень скоро наскучила. По ложному обвинению в супружеской и государственной измене она была заключена в Тауэр и несколько месяцев спустя казнена. Трехлетнюю Елизавету объявили незаконнорожденной и лишили права престолонаследования. Генрих еще не раз будет менять свое решение о наследниках, и принцессе то даруют, то отбирают права на трон. Так или иначе, после многочисленных лет прозябания и лишений Елизавета все-таки оказывается на английском престоле, вполне законно, по праву наследования, после своего сводного брата Эдуарда и сводной сестры Марии, которые умерли бездетными. Молодой королеве исполнилось 25 лет. Она была хороша собой, самоуверенна, умна. Ее образование внушительно, но — вопреки мнению многих историков — отнюдь не уникально, скорее, типично для особы королевской крови, пусть и женского пола. Ее покойная сестра Мария была образованна, несомненно, лучше. Большими успехами в освоении языков и наук отличалась и Мария Стюарт — сестра двоюродная, королева Шотландии. Главный минус Елизаветы при вступлении на престол — ее абсолютная неопытность в государственных делах, поэтому ей, как и ее предшественникам, пришлось опираться на Тайный государственный совет, состоящий из наиболее влиятельных, политически сильных людей королевства. Авторитет первого лица в Совете автоматически поднимался на недосягаемую высоту. Этим первым лицом стал Уильям Сесил, лорд Берли. Талантливейший, фантастически работоспособный человек, он занял пост Государственного секретаря отнюдь не новичком в политике. Уже более 10 лет он занимался государственными делами, будучи одной из ключевых фигур прошлого царствования. Многое — если не все — в государстве зависело именно от него, а не от пресловутой «королевской воли». Действительно, если вдуматься в перечень функций, которые приходилось ежедневно брать на себя Сесилу, то привычное представление об абсолютизме Тюдоров (и Елизаветы, в частности) мгновенно девальвируется. В те времена, когда информированность политика означала едва ли не 90 процентов его успеха, Сесил, воистину, был королем информации. Вся иностранная корреспонденция королевы проходила исключительно через его руки. Сотни агентов короны, разосланные по всему миру, присылали государственному секретарю свои отчеты. Послы иностранных дворов предпочитали предварительно поговорить с Сесилом, который давал подробные инструкции, что и как нужно докладывать королеве на высочайшей аудиенции. Точно так же инструктировались и английские послы за рубежом. Королева была вынуждена довольствоваться только той информацией, с которой ее сочли целесообразным ознакомить. Сесил не ограничивался только отбором информации — в его власти было и подать ее так, как угодно в соответствии с намечаемым политическим курсом, выработанным на Совете. Поскольку королева очень редко присутствовала на заседаниях Совета, акценты вполне можно было смещать, ослабевая или усиливая то или иное обстоятельство. Если же королева упрямилась, и нужное решение все-таки не принималось — Сесил не брезговал и обыкновенным шантажом, грозясь уйти в отставку. Без него Елизавета была как без рук, поэтому — какая уж там абсолютная власть монарха! — приходилось соглашаться. Конечно, Елизавету не очень-то устраивало сложившееся положение дел. Она пыталась сопротивляться информационной блокаде, добывая нужные ей сведения самостоятельно — заранее перехватывая тех же иностранных послов или же допрашивая каждого советника наедине, с пристрастием, а потом делая самостоятельные выводы из сказанного ими. Однако в этой ожесточенной информационной борьбе победа была не на ее стороне. Именно поэтому, а не только из-за особенностей характера Елизаветы (как принято считать), и родился этот странный, крайне затрудняющий ведение любых дел феномен английского двора — решения здесь принимались крайне медленно, через череду проволочек и бесконечных откладываний «на потом». Елизавета, чувствуя недостаток информации и не доверяя своим советникам, предпочитала вообще не принимать никаких решений из опасения принять неправильное. Пока она перепроверяла сведения, прикидывала и раздумывала, ее ответ советникам был один: «нет ответа», а время между тем шло, обстоятельства и ситуация менялись, требуя нового подхода, и возможность решить что-то (а значит, сделать!) оказывалась безвозвратно упущенной. Вряд ли это благоприятствовало ведению государственных дел и государственному благу. Тот же Сесил со вздохом провожал месяцы и даже годы, сожалея об упущенных возможностях. В 1573 году он составил весьма примечательный документ «О некоторых делах, в которых задержки и медлительность Ее Величества привели не только к неудобствам и увеличению расходов, но также к опасностям». Елизавета ознакомилась с докладом Сесила; однако и после этого в ее поведении совершенно ничего не изменилось. Конечно, было бы слишком просто свести суть проблемы только к информационной войне. Беспрецедентная медлительность королевы была ее тактикой и тогда, когда все обстоятельства дела были прекрасно ей известны. Очевидно, что был и другой посыл. Какой же именно? На этот вопрос невозможно ответить, если не рассмотреть другой вопрос: а чем, собственно, руководствовалась королева, принимая решения? Была ли в основу ее власти (ее правления) положена некая идея? Сама Елизавета постоянно говорила о своем избранничестве, о божьем расположении и о том, что всё ее правление целиком направлено на заботу о любимом народе. Долг Елизаветы, состоящий в неустанной заботе о народе и созидании на благо «маленькой Англии» — это апокриф, усвоенный не только литературой и кинематографом (вспомним «оскароносный» фильм Ш.Капура «Елизавета»), но и большинством ученых. Точка зрения историка К.Хейга звучит гораздо более правдоподобно: «Целью Елизаветы в качестве королевы было быть королевой; ее использование королевской власти не было средством к достижению высших целей, это само по себе было целью. … Может быть, королева Елизавета и служила Богу, но уж никак не своему народу». Тем не менее, внимательный анализ многочисленных источников позволяет увидеть еще одну цель, гораздо более определенную, конкретную, абсолютно прозаическую, руководившую едва ли не каждым поступком Елизаветы. Эта цель — сохранение собственной жизни. Обстоятельства рождения Елизаветы (в свое время при английском дворе серьезно обсуждался вопрос, был ли Генрих VIII ее настоящим отцом) и тот факт, что король, разведясь с ее матерью, первоначально лишил Елизавету права на престол, — все это делало монаршее положение крайне сложным и нестабильным. Все 45 лет царствования находились желающие оспорить у королевы ее права на власть. Елизавета рано (и навсегда) свыклась с сознанием, что всего лишь шаг отделяет трон от эшафота, поэтому всю свою жизнь опасалась сделать этот неверный шаг и предпочитала вообще оставаться на месте так долго, как это было возможно. Суть ее медлительности — внутренняя неуверенность, страх. Уход от проблем, упование на их саморазрешение — все это было настоящим бичом долгого елизаветинского царствования. Елизавета тянула время, потому что крайне боялась любых решительных мер, способных нарушить иллюзорное, призрачное — но все же равновесие в окружающем ее мире. Ей казалось, если она замрет, затаится, беды и смерть не заметят ее и пройдут мимо. Совершенно некоролевская, но до мозга костей женская тактика и стратегия. Подозрение это основывалось на весьма зыбких причинах: бесплодием страдала сводная сестра, Мария, и Елизавета якобы считала, что в их роду существует некая наследственная болезнь. Версия, которую подвергают сомнению прежде всего свидетельства современников (испанские послы, чей сюзерен более других интересовался положением дел в Англии, неоднократно выясняли, подкупая самых разных лиц — медиков, прачек, etc, что королева была способна к деторождению). Впрочем, на основании чего делались такие заверения, неизвестно, ибо единственный доподлинный факт — тот, что Елизавета не страдала нарушением менструального цикла — еще ни о чем не говорит. Наконец, самая радикальная версия, распространившаяся на рубеже 1920-30-х г.г., когда в Европе происходило повальное увлечение фрейдизмом, утверждает, что Елизавета в самом деле, буквально, была королевой-девственницей, так как некие физиологические особенности ее организма не позволяли ей вступать в близкие отношения с мужчиной. Что это за «физиологические особенности» — также неизвестно. Похоже, именно эти «особенности» имела ввиду Мария Стюарт в своем знаменитом «обличительном» письме к Елизавете, где называет ее «не такой, как все женщины», неспособной к браку, потому что «этого никогда не может быть». Первым из исследователей точку зрения о «физической ущербности» королевы озвучил Григорио Лети еще в середине 17-го века («История королевы Елизаветы Английской»), затем подхватил Джайлз Литтон Стречи («Королева Елизавета и граф Эссекс»,1928), и, наконец, у Стефана Цвейга («Мария Стюарт», 1932) версия о вынужденной «девственности» королевы развернулась полностью, превратившись едва ли не в главный двигатель сюжета. Благодаря большой популярности книги Цвейга эта версия впоследствии получила широкое хождение во всяких околонаучных и особенно литературных кругах — она сообщала личности Елизаветы дополнительный драматизм. На наш взгляд, все приведенные выше точки зрения на безбрачие королевы страдают излишним романтизмом. Быть может, объяснение гораздо проще и убедительнее: ее нежелание выйти замуж — ни что иное, как продуманный политический ход. Елизавета любила повторять, что она «замужем за Англией»; на самом деле так называемые «брачные игры» при дворе превратились стараниями королевы чуть ли не в основное ее оружие. Сватовство иностранных принцев держало в постоянном напряжении противоборствующие страны, ибо замужество Елизаветы (если бы оно состоялось) способно было нарушить политическое равновесие в Европе и создать совершенно иной расклад сил. Королева этим пользовалась. Не собираясь выходить замуж, она, тем не менее, чуть ли не постоянно находилась в состоянии «обручения» с тем или иным претендентом: так, например, сватовство французского герцога Алансонского длилось не много, не мало — 10 лет (с 1572 по 1582 год!); в зависимости от политической ситуации во Франции и Испании Елизавета то приближала, то отдаляла претендента, заставив Екатерину Медичи (регентшу во Франции) и Филиппа II (короля испанского) изрядно поволноваться, ибо возможный брак английской королевы и французского принца изрядно подорвал бы возможность мирного сосуществования между Валуа и Габсбургами. Не выходить замуж было выгодно и с другой точки зрения. Королева-девственница имела неограниченную возможность очаровывать личным обаянием своих советников и придворных. Мужчины, влюбленные в нее, делались покорнее и превращались в более надежных помощников. Впрочем, на сей счет Елизавета особо не обольщалась: любя лесть, она, тем не менее, знала всему истинную цену; одной «влюбленности» здесь было недостаточно, и в сердцах придворных так же, как у и иностранных принцев, жила надежда на брак с сиятельной повелительницей. В разные годы эту надежду лелеяли такие знатные английские вельможи, как Пикеринг, Арундел; Лестер. Всячески распаляя желания в умах и сердцах мужчин, Елизавета ни разу не думала о браке серьезно («Скорее одинокая нищенка, чем замужняя королева!» — вот ее слова). Слишком близко сталкиваясь с чудовищным, неразмышляющим мужским самолюбием и тщеславием, она не могла не презирать мужчин. В своем раболепии перед ней они доходили до абсурда (так, например, один провинциальный дворянин, некто Каргли, добровольно согласился на роль шута при дворе) — но только в том случае, если надеялись на милости с ее стороны. Стоило ей чуть ослабить вожжи — и мужчины мгновенно забывали о своей неземной любви (ее фаворит, граф Роберт Лестер, когда Елизавета тяжело заболела оспой, с нетерпением ждал ее смерти в сопровождении нескольких тысяч вооруженных приспешников, надеясь захватить власть). Чтобы добиться своей цели, окружающие ее мужчины не считались ни с чем: у них не было ни твердых политических убеждений, ни моральных принципов. Тот же Лестер в самом начале 1560-х гг., когда его надежды заполучить Елизавету в жены начали стремительно таять, заключил за монаршей спиной неблаговидную сделку с Филиппом II: если последний поддержит его брак с королевой, Лестер берет обязательство отстаивать испанские интересы в Англии и править страной в соответствии именно с этими интересами. Это попахивало государственной изменой; разумеется, королеве стали известны его дерзкие планы, и Лестер не был наказан лишь потому, что в нем еще нуждались. Однако после этого инцидента он мог забыть о возможности брака с Елизаветой. Она больше не доверяла «милому Роберту», впрочем, его самолюбие так и не позволило ему признать эту очевидность. Елизавета не могла выйти замуж за англичанина, ибо не находила достойного. Выйти замуж за иностранного принца ей мешали государственные соображения и собственная трусость: как уже указывалось, она боялась внешнеполитических последствий такого шага. Иными словами, она боялась выбрать. Единственным мужчиной при дворе, который пользовался настоящим и неизменным уважением королевы, был Уильям Сесил. Имея прекрасную крепкую семью, он никогда не волочился за Елизаветой и не старался понравиться ей как мужчина. Он был достаточно смел, чтобы не соглашаться с ней, и достаточно умен, чтобы делать вид, что соглашается. Его твердые политические убеждения позволяли держаться постоянной четкой позиции. Он был надежен и предан. Он был богат, рачителен и честен, и все попытки врагов королевы подкупить его деньгами бесславно проваливались. Кто знает, быть может, королева совершенно искренне считала, что только этот человек мог бы стать ей достойным мужем, ибо «только его физиономию она видела столько лет, и он все никак не мог ей надоесть». Впрочем, и тут мы вынуждены сделать оговорку: несмотря на свою искреннюю симпатию к Сесилу, платила ему Елизавета унизительно мало. Он жаловался в письмах к друзьям, что государственного пособия ему едва хватает на содержание конюшен, и он вынужден проживать свои родовые поместья и залезать в долги. За 20 лет службы Елизавете он не получил того, что получил за четыре года от короля Эдуарда (щедрость, увы, не входила в список добродетелей королевы). Безмужие королевы отвечало и главной ее цели: сохранению собственной жизни, ибо вопреки национальным интересам, Елизавете вовсе не нужен был наследник. Отсутствие названного приемника не позволяло интриговать в пользу конкретного человека и не создавало прецедентов для заговоров против Елизаветы. Отсутствие наследника было ее основной — и лучшей! — личной гарантией, патентом на власть. Но это было также и неразрешимой проблемой для государства. Королева часто болела, иной раз настолько тяжело, что ее подданных охватывало состояние, близкое к панике. Одновременно с этим обстановка в государстве начинала сильно смахивать на предвоенную: многочисленные фракции и партии намеревались крепко схватиться за власть. Надо сказать, что минусы положения «королевы-девственницы» едва ли не перевешивали плюсы. Личная заинтересованность приближенных в «особой благосклонности» королевы создавала при дворе нездоровую, нервную атмосферу постоянного соперничества, всеобщей ненависти и чудовищных склок. Все интриговали и подсиживали друг друга. Благодаря тому, что с каждым мужчиной у королевы были «личные отношения», фракционные конфликты, стычки и вражда при дворе не прекращались ни на день, что, разумеется крайне дестабилизировало общую политическую обстановку в государстве. Эмоциональный уровень общения монарха и подчиненных приводил к тому, что при дворе постоянно вспыхивали мелкие и крупные заговоры, что, конечно, подрывало личную безопасность королевы. Однако она была заложницей собственного (и абсолютного) недоверия к мужчинам, что не позволяло ей остановить свой выбор на одном из них и тем самым положить конец опасным интригам. Она предпочитала иметь лучше строптивых влюбленных подданных, чем строптивых не влюбленных. Едва ли не самый существенный недостаток ее декларированного девства состоял в отсутствии понимания со стороны народа. В самом деле, вычурные и надуманные идеалы, которые избрала для себя Елизавета-женщина, подошли бы католической монашке, но уж никак не первой невесте Англии. В глазах простых людей королева была не только королевой, правительницей, но и женщиной, причем женщиной, абсолютно непостижимой с точки зрения здравого смысла: отказывающейся выходить замуж и рожать детей. Народ по своему разумению пытался разгадать эту загадку: о Елизавете ходило множество самых разных, зачастую нелицеприятных слухов. Ее безмужие объяснялось двояко: она либо «распутница», либо с ней «что-то не в порядке». Первая версия в особенности подрывала авторитет королевы у простых людей и порождала активное неуважение и нездоровые фантазии: королеве приписывалось неуемное сластолюбие и множество детей-ублюдков. Второе утверждение тоже было весьма нелестным для престижа короны: самые фантастические слухи о физическом уродстве Елизаветы берут истоки именно оттуда. Наконец, само понятие «Virgin Queen» заводило иные горячие головы слишком уж в запредельные дебри: в 1587 году к изумленному Сесилу был доставлен выловленный тайными агентами прямо на лондонских улицах некто Эммануэль Плантагенет — «сын королевы Елизаветы от непорочного зачатия». Бедного безумца можно было бы пожалеть, если бы эта возвышенная идея не подпитывалась убеждением, что «его власть на небе выше, чем архангела Гавриила», и посему — что Эммануэлю Плантагенету — власть земная! Елизавета вполне отдавала себе отчет, что ее положение королевы-девственницы приносит Англии слишком много проблем, самой очевидной из которых была абсолютно неразрешимая проблема наследника. Однако она не делала ровным счетом ничего, чтобы изменить положение вещей. Международное положение в мире во второй половине XVI-го столетья было на редкость запутанным. Повсеместно ширились вооруженные конфликты между католиками и протестантами, в иных странах (Франция, Нидерланды) выливаясь в настоящие религиозные войны. Лидерство в мире прочно удерживала Испания, которая активно вела захватнические войны, покорив Португалию, часть Италии, Нидерланды. Испанский король Филипп II, ревностный католик, был одержим идеей утвердить католицизм во всем мире, поэтому постоянно ссорился со странами, где победила Реформация. Особую ненависть короля вызывала Англия. Правда, следует заметить, что религиозные мотивы играли здесь самую последнюю роль — они были только предлогом и утешением сердца для лицемерного, склонного к самообману Филиппа. Причины ненависти к «мерзкому острову» таились в иной сфере. Испанцы вывозили из своих колоний в Южной Америке и Африке несметные богатства. Десятки кораблей ежемесячно отправлялись к берегам Испании, груженные золотом, серебром, живым товаром (рабами). Но далеко не все корабли прибывали к месту назначения: в пути на них нападали английские пираты и грабили все подчистую. Пиратство в Англии имело чуть ли не государственный статус — львиная доля награбленного попадала в королевскую казну, особо отличившиеся награждались дворянскими титулами (достаточно вспомнить сэра Френсиса Дрейка) и высокими военными чинами. Ярости Филиппа не было предела. Однако бороться с Елизаветой военными методами он долго опасался — в Англии тоже был сильный флот и опытные командующие. Любые же попытки урегулировать конфликт с помощью международного права ни к чему не приводили. Много лет между Испанией и Англией шла так называемая «война под ковром». Филипп не брезговал никакими средствами, плетя интриги против английской королевы: известно, что нити практически всех заговоров, ставящих целью «физическое устранение» Елизаветы, вели в Мадрид. В 1584 году Тайный Совет в Лондоне организовал группу бдительности «Неразрывная Ассоциация», в задачу которой входила личная охрана Елизаветы. И группа работала на совесть! Заговоры раскрывались десятками, виновные кончали жизнь на плахе. Однако Елизавета не могла вечно испытывать судьбу. Понимая, что война с Испанией неизбежна, и трижды публично объявляя о ее начале, королева, тем не менее, трижды передумывала и, наконец, и вовсе запретила обсуждать этот вопрос в Совете. По-своему обыкновению Елизавета уповала на то, что проблема как-нибудь сама собой «рассосется». Однако проблема не рассосалась. Напряжение в отношениях двух стран достигло апогея к 1580-м годам. К урону от пиратских набегов на испанские торговые суда Филипп был вынужден присовокупить и вмешательство Англии в войну Испании с Нидерландами. Нидерланды боролись за национальную независимость, положение усугублялось непримиримой враждой между католиками-испанцами и протестантами-голландцами. В течение многих лет протестантская Англия финансово помогала Нидерландам; в 1585 году 50 английских судов вошли в бухту Флашинго, что означало прямое военное вмешательство Англии в этот двусторонний конфликт. Английский главнокомандующий граф Роберт Лестер принял от голландцев титул Верховного губернатора Объединенных Провинций Нидерландов. Это привело Филиппа Испанского в неописуемую ярость. Стало очевидно, что прямого военного столкновения между «сверхдержавами» не миновать. В Испании началось спешное строительство новых военных кораблей. К 1588 году все приготовления были закончены. 130 испанских судов, «Непобедимая Армада», были готовы начать победный поход против англичан (а в том, что поход будет «победный», никто не сомневался). Следует заметить, что, вопреки расхожему мнению, Филипп отнюдь не собирался «завоевывать» англичан: его конечной целью было добиться от Елизаветы актов терпимости для английских католиков и окончательного ухода Англии из Нидерландов. Чем закончилась военная эскапада Филиппа Испанского в Англии, известно всем. Маленькая храбрая Англия (несмотря на полное военное превосходство испанцев — 35 кораблей против 130!) сокрушила Армаду — факт, известный всем еще из школьного курса истории. Но так ли все однозначно в этой победе? Вот как развивались события. Неудачи преследовали испанские корабли с момента отплытия из Лиссабона. Сначала сильный встречный ветер не позволял отдалиться от берега, затем суда, система навигации которых по нынешним меркам была слишком далека от совершенства, начало сносить к югу. Из-за дурных погодных условий Армада продвигалась к берегам Англии еле-еле, вдобавок в сырых бочках (сухие, заранее заготовленные для похода, сжег неистовый пират сэр Фрэнсис Дрейк, когда промышлял годом раньше у берегов Кадиса) начал гнить провиант и вода. В довершении всех бед, не дойдя до берегов Англии, Армада попала в страшнейшую бурю, и многие корабли оказались поврежденными. Но в Англии об этом пока не знали. Там царила если не паника, то настроение, весьма к ней близкое. Было понятно, что если испанцы высадятся на берег, английской армии долго не продержаться; даже Лондон не удастся защитить, ибо силы были слишком неравными2. Наконец, изрядно потрепанная стихией Армада показалась в заливе Ла-Манш. Состоялось несколько ничего не решивших сражений; испанцы не высаживались на берег, так как ждали подкрепления из Нидерландов. Однако подкрепление запаздывало, и это сыграло роковую для испанцев роль. Неожиданно поднялся небывалый ураган, море бушевало в августе так, как бывает только зимой. Тяжелые, неповоротливые испанские суда один за другим шли ко дну. Английская артиллерия добивала остатки вражеского флота с берега. Армада начала медленно отступать, чтобы зализать раны, а затем вернуться и нанести новый удар. Но — воистину, неотвратимый рок! — отступая, Армада снова попадает в бурю недалеко от Оркнейских островов. Возможность дальнейшего продолжения военных действий становится сомнительной. Вдобавок ко всему, среди матросов начинается паника. Суеверные католики, испанцы объясняли череду свалившихся на них неудач происками сатаны. Сэр Фрэнсис Дрейк, прославленный английский пират и впоследствии адмирал флота, внушал врагам самый настоящий ужас; его называли «El Draque», Дракон. Про него ходили легенды одна мрачнее другой; ни у кого не вызывало сомнений, что этот человек продал душу дьяволу взамен побед в морских сражениях; действительно, удача в военных делах никогда не отворачивалась от него. Говорили также, что злые силы наделили Фрэнсиса Дрейка умением вызывать бури: по тем временам это считалось особой колдовской наукой, которой можно овладеть в совершенстве — было бы желание и отвага. Так что после троекратно повторившейся непогоды у испанцев не осталось сомнений, кто именно виноват в произошедшем. Испанцы были парализованы настоящим ужасом, когда их настигла третья буря. Никакие приказы не могли заставить рядовых матросов продолжать военную кампанию. Остатки Армады потянулись назад, к берегам Испании. Крестовый поход против еретиков провалился благодаря «козням дьявола». А в Англии еще долго, чуть ли не два месяца, не знали об «одержанной победе». По-прежнему здесь царило смятение, пока, наконец, не стало понятным, что Филипп счел разумным не возобновлять военные действия в более подходящее время, когда дьявол отвлечется на какие-нибудь другие дела и выпустит из вида мерзкий остров. Такова была подлинная история гибели испанской Армады. Англичане были обязаны своей победой островному положению, трем бурям и темной репутации Фрэнсиса Дрейка. На борьбу с Армадой короной была истрачена 161 000 фунтов — колоссальные по тем временам деньги. И победа оказалась Пирровой, потому что абсолютно ничего не решила. Война с Испанией отнюдь не закончилась (в 1596 и в 1599 году Филипп снарядил против Англии новые Армады). Война Испании и Англии медленно, но верно изматывала оба государства. Островное положение Англии и крайне неудобные бухты сделали ее фактически недоступной для завоевания. Бесконечные военные стычки, никому не приносящие победы, постепенно снова перешли в «подковерную войну». Не уповая больше на прямую интервенцию в Англии, Филипп, тем не менее, оказывал влияние буквально на все английские внутренние дела, наступая по всем фронтам. Когда в Ирландии поднялось освободительное восстание против английского владычества, именно Испания снабжала главу мятежников Тайрона деньгами и военной силой. Неизвестно, чем бы обернулось для Англии это изнуряющее противоборство, если бы в 1598 году неистовый католик Филипп II не успокоился навек. Его преемник, Филипп III, слабовольный и сентиментальный человек, мало походил на прежнего короля. Бразды правления были сосредоточены в алчных руках Лерма3, который был озабочен отнюдь не государственными делами, а исключительно личным обогащением. Пожалуй, об эффективности трудов государственного деятеля лучше всего свидетельствует состояние дел к моменту завершения его деятельности. Увы — к концу царствования Елизаветы Англия отнюдь не процветала. В Ирландии бесчинствовал Тайрон, и ответные действия английской армии не приносили никаких результатов. Военные операции во Франции также были на редкость безуспешны. Война с Испанией опустошала казну. Военный налог за последние годы (конец 1590-х — начало 1600-х) увеличивался несколько раз, но это не спасало положения. Королеве пришлось заложить фамильные драгоценности из королевской сокровищницы, но, принятые в заклад купцами, они принесли только около 10 000 фунтов и не могли избавить страну от банкротства. В королевстве наблюдалась чудовищная инфляция: деньги почти ничего не стоили. Количество бедняков, умирающих прямо на улице, стремительно росло, по всей стране множились хлебные бунты и вспышки насилия против королевских чиновников. В деревнях кормились дохлыми собаками и кошками и — проклинали королеву. Последней каплей бедствий стало восстание графа Эссекса (1601 г.). Он был королевским любимцем, ее закатной и самой горькой страстью. Эта странная связь является квинтэссенцией отношений Елизаветы к своим фаворитам-мужчинам вообще; все неприглядные стороны ее характера видны в этой истории, как на ладони. Казалось бы, ни один из прежних любимцев Елизаветы не удостаивался стольких знаков внимания: именно графу Эссексу была пожалована королевская перчатка на шляпу, только он позволял себе входить в королевские покои без доклада, исключительно с ним королева запиралась в комнатах на долгие часы для игры в лурч и примеро5. Однако особое положение, которое занимал Роберт Эссекс в сердце королевы, отнюдь не превратило его ни в богатого, ни в могущественного человека: у него были огромные долги, его покровительство отдельным лицам не приносило им никаких дивидендов (скорее уж, проблемы), его попытки вмешиваться в государственные дела Елизавета, по обыкновению, игнорировала. Впрочем, у королевы имелись все основания сомневаться в его талантах: все военные действия, в которых Эссекс участвовал как главнокомандующий, были крайне неуспешными для Англии, что, впрочем, отнюдь не умаляло его непомерного самомнения и гордыни. Елизавета играла с огнем, долгие годы держа себя с молодым тщеславным сильным мужчиной как с надоедливым любимым ребенком, которому позволяют шалить, но всегда указывают на место и не принимают всерьез. Эта затянувшаяся игра, затеянная королевой, не могла длиться вечно. Слишком много (и ничего!) было позволено Эссексу: он волочился за придворными дамами, плодил незаконных детей, постоянно ругался и мирился с Елизаветой, не стесняясь при всех поворачиваться к ней спиной и даже хвататься за меч в ответ на ее публичные оплеухи и посылания к черту. Попытки Эссекса использовать свое особое положение на благо друзей кончались ничем: он хлопотал за назначение своего ближайшего друга Фрэнсиса Бекона на выгодную государственную должность — Елизавета, как всегда, пренебрегла его мнением. Над незадачливым графом потешались («весь Лондон смеется над ее шутом!») Уступая многочисленным просьбам, Елизавета согласилась послать Эссекса на усмирение мятежа в Ирландии, но это кончилось крахом. Эссекс потерпел полное военное поражение. Не сумев обуздать Тайрона, он без разрешения вернулся в Лондон, оставив весь север острова до самого Дублина абсолютно незащищённым перед мятежниками. Елизавета поняла, что ее игра с «юнцом» (Эссекс был моложе на 33 года, и королева так и не научилась видеть в нем мужчину, а не ребенка) зашла слишком далеко. Такой проступок (фактически, военное преступление) нельзя было оставлять безнаказанным. Эссексу грозил суд Звездной палаты; однако он не стал дожидаться правосудия, а, одержимый непомерной гордыней, примкнул к заговору против Елизаветы, мало того, оказался в первых рядах мятежников, которые намеревались силой добиться отречения королевы и воцарения Иакова Шотландского. Заговор был обречен, как и все остальные эссексовские начинания: он не был ни дипломатом, ни политиком, ни царедворцем, ни заговорщиком. Итог известен: 25 февраля 1601 года молодой человек сложил голову на эшафоте. После его смерти Елизавета так и не оправилась от величайшего потрясения: человек, которого она любила (как могла), и который был ей абсолютно всем обязан, осмелился поднять на нее руку. Впрочем, скажем мы, разве не предавал ее «милый Роберт» — граф Лестер? Правда, в самый последний момент он отступал — все-таки сознавая, как опасно играть с королевой. Эссекс же не чувствовал этой опасности. Именно понимание того, что власть ее, по сути, кончилась, и убивало Елизавету. Как и то, что она никем не любима, и ее подданные с нетерпением, которое даже не считают нужным скрывать, ожидают ее кончины. Один за другим, с письмами, богатыми подарками из Лондона отправлялись к Иакову Шотландскому (ближайшему королевскому кровному родственнику) елизаветинские придворные, заранее надеясь завоевать расположение будущего короля. Наблюдая за этой суетой, Елизавете только и оставалось, что повторять: «Mortua sed non sepulta…» «Мертва, но не погребена». Воистину, это было жалкое доживание и жалкий конец 45-летнего царствования. Государственные дела решались уже без ее участия. В той же Ирландии с главой мятежников Тайроном была заключена сделка, о которой Елизавета так и не узнала, до конца дней полагая, что с Дублином идет война; за ее спиной Государственный секретарь Роберт Сесил (сын покойного Уильяма) готовил вступление на трон Иакова Стюарта. Сесил управлял не только политикой и дворцовыми развлечениями, но и даже пытался указывать Елизавете, когда ей идти спать. Все чаще ее заставали плачущей. Впрочем, вряд ли это кого-нибудь удивляло: было от чего заплакать. Войны велись в Нидерландах, Франции, Ирландии, на побережье Испании и на море — и без всякой надежды на близкое и успешное завершение; налоги чудовищно увеличивались, а экономической стабильности как ни бывало — росли цены на продовольствие, резко увеличилась смертность, наблюдался застой в торговле, у государства был огромный внешний долг. Фракционные столкновения докатились до открытых вооруженных мятежей; религиозные распри все усугублялись. Преемника — кем бы он ни был — ожидало нелёгкое наследство… Вопреки утвердившимся мнениям, Елизавета не была мудрым и сильным государственным деятелем, проводившим разумную политическую линию согласно интересам своей страны. Скорее, она была крайне непоследовательным и нерешительным монархом, стремящимся выжить. У нее не существовало хоть сколько-нибудь стройной концепции государственной власти, в соответствии с которой она могла бы отстраивать свое правление. Принимая то или иное решение, она отказывалась руководствоваться не только национальными интересами, но иногда и здравым смыслом, ибо, будучи королевой, всегда оставалась крайне неуравновешенной истеричной женщиной с многочисленными личными причудами. Ее многолетнее царствование продержалось во многом благодаря мужеству, упорству и талантам государственного секретаря Уильяма Сесила; мы не погрешим против истины, если скажем, что королева, пользуясь правом «ultimo ratio Regis», скорее мешала, чем помогала Сесилу проводить четкую осмысленную политику, вытекающую из национальных интересов Англии. Как только Сесила не стало, мгновенно вся видимая мощь Елизаветинской державы рассыпалась, как карточный домик: оказалось, что ни одна проблема в государстве не решена окончательно. Иакову I предстояло выводить страну из тяжелейшего экономического кризиса и разбираться с многочисленными неоконченными войнами. И это было еще не все. Елизавета так и не решила один из главнейших этико-политических вопросов своего царствования: вопрос религиозный. Из-за своего более чем лояльного отношения к католикам (консерваторам) Елизавета создала колоссальную проблему радикалов. Протестанты жаждали настоящих религиозных реформ: впоследствии они их получили, но для этого понадобилась кровавая Английская революция, которая свершалась под знаменами протестантского пуританизма. Все свое царствование Елизавета в общем-то и не пыталась решать никаких проблем: она предпочитала пережидать их, потому что никогда не заботилась о том, что, собственно, произойдет с Англией после ее смерти. Англия интересовала ее гораздо меньше, чем собственное благополучие: Елизавета была обыкновенной эгоисткой, пусть и облаченной властью. Вообще, для мировой и, в частности, русской истории пример монарха-эгоиста скорее типичен. Многим историкам бросалась в глаза очевидная, хотя и не однозначная параллель между царствованиями Елизаветы Тюдор и российской государыни Елизаветы Петровны. В самом деле, в их судьбе можно найти много общего. Обе выросли в тени отцов — великих государственных мужей. И Генрих VIII и Петр I отличались крутым нравом и сердечным непостоянством. Обе Елизаветы были лишены права престолонаследования, так как их происхождение считалось сомнительным (Елизавета Петровна родилась до брака Петра с Екатериной I). Детство обеих прошло в атмосфере постоянных дворцовых интриг, которые закалили характер и научили хитрости и изворотливости ума. Так же как Елизавета Тюдор при царствовании Марии Кровавой, Елизавета Петровна подвергалась всякого рода гонениям при Анне Иоанновне. Обе принцессы были вынуждены искать защиты в тесном кружке лично преданных лиц, что еще до восшествия на престол породило их известную зависимость от определенных мужчин (у Елизаветы Петровны на первое место выдвинулся Алексей Разумовский, у Елизаветы Тюдор — Роберт Лестер и Уильям Сесил). В их характерах также можно найти много сходства. Обе обожали наряды и светские развлечения и часто предоставляли решать государственные дела своим ближайшим советникам. Обе унаследовали от отцов крутой нрав — Елизавете Тюдор ничего не стоило в пылу гнева сломать придворной даме палец или полоснуть ножом по руке; Елизавета Петровна ругалась на «конференциях при высочайшем дворе»6 словами, которые подошли бы неотесанным мужикам, но уж никак не образованной светской женщине. Обе женщины были бездетны, хотя Елизавета Петровна не носила с гордостью и тщеславием титул «девственницы». Напротив, всем при дворе было известно о ее морганатическом браке с Алексеем Разумовским. Проблема наследника стояла особенно остро и в России, и в Англии; Елизавета Петровна пыталась решить ее, выписав из Голштинии своего племянника Карла-Петра-Ульриха, которого объявила своим приемником. Как известно, выбор ее был не слишком удачен — юноша оказался бездарным и неприспособленным к государственным делам. Впрочем, сосватав ему в жены Софью-Августу-Фридерику Ангальт-Цербстскую, Елизавета, сама того не подозревая, совершила очень полезное дело для истории России. При всем их сходстве обе Елизаветы вошли в историю как совершенно неравнозначные фигуры. 20-летнее царствование Елизаветы Петровны, в котором, кроме Разумовского, немаловажные роли играли П.И.Шувалов, М.И.Воронцов, А.П.Бестужев, было достаточно спокойным и плодотворным периодом в истории России. Были проведены позитивные административные и финансовые реформы, решался национальный вопрос на Украине, проводилась разумная внешняя политика, открылся Московский университет, была неофициально отменена смертная казнь. Однако блестящее царствование Екатерины II затмило скромное правление Елизаветы Петровны, и предпосылок для ее позднейшего возвеличивания не возникло (хотя при жизни она и пользовалась неизменным уважением; ее называли «дочерью Петра Великого» не только по праву рождения, но и за личные заслуги). Посмертная судьба Елизаветы Тюдор, как мы уже говорили, сложилась абсолютно по-другому. Волею придворных историографов ее царствование было превращено в благоухающую легенду. Клио — муза истории — порой весьма причудливо вершит свои дела, однако проходит время — и все возвращается на круги своя. Хочется надеяться, что и это повествование будет способствовать утверждению исторической истины. ________________________________________________ 1 Королева-девственница (англ.). 2 В Англии не было постоянной Армии, во время войн собиралось ополчение; его численность, вооружение и боеспособность значительно уступали регулярной армии испанцев. 3 Лерма, Гомес де Сандоваль-и-Рохас (1552-1623) – первый министр и фаворит Филиппа III, кардинал (1618). 4 Эти слова о королеве Елизавете принадлежат сэру Уолтеру Рэли (1552-1618) – английскому политическому деятелю, поэту, историку. 5 Карточные игры. 6 Так назывался неофициальный государственный Совет при дворе Елизаветы Петровны.
|
|
