Бабу черт не берет!

Бабу черт не берет!

Валентина Чудакова была уникальной женщиной. На войне у нее, 18-летней девчонки, находилось в подчинении больше ста мужчин, часть из которых — бывшие зэки. После войны в 23 года Валентина стала народным судьей, а еще написала несколько книг о войне.

Чудакова ушла из жизни семь лет назад. Но сегодня мы публикуем запись беседы с ней, сделанную нашей читательницей Лоттой Богопольской, которая дружила с этой незаурядной женщиной.

Конец любви

Мы познакомились в середине восьмидесятых годов. Тогда меня попросили написать очерк о Чудаковой в английскую редакцию журнала «Советская женщина». Англичан и американцев интересовало, воевали ли наши женщины на Второй мировой войне. Мы встретились. Валентина Васильевна оказалась маленькой, скромной. Она много смеялась, хотя смех обычно кончался надрывным кашлем: пробитое легкое давало о себе знать. Чудакова была ранена пять раз, но до конца дней она оставалась веселой и шустрой. После первой встречи мы подружились. В ней было столько юмора и обаяния, что я нередко, когда бывали грустные моменты в жизни, напрашивалась к ней в гости, знала — Валентина поднимет настроение. Некоторые из наших бесед я записала. Вот фрагменты этих записей.

— Валентина, вспомните, как война вошла в вашу жизнь...

— Мне было 15 лет, я только окончила восемь классов в маленьком городке Дно. Родителей репрессировали, жила с бабушкой. Многие мальчишки, мои одноклассники, пошли в военкомат: просили, умоляли, но их на фронт не брали. А мне повезло. После долгих перипетий меня официально «удочерила» 183-я стрелковая дивизия. Я была санитаркой. Там, на фронте пришла ко мне первая любовь — это был командир взвода пулеметчиков Миша Федоренко. Столько лет прошло, а душа по нему все болит. Нас считали женихом и невестой. Комсорг Дима даже угрожал: «Замуж собралась? Ну и не видать тебе комсомольского билета. Что-нибудь одно: или любовь, или комсомол». Миша учил меня стрелять из пулемета. Мы верили в свое счастье, в свадьбу, которую сыграем сразу после войны. Но разве можно на фронте что-то загадывать… Помню нашу последнюю встречу. Он пришел на рассвете к нам на КП, вызвал меня. Был выбрит, в каске, с автоматом и двумя гранатами за поясом. Сказал улыбаясь: «Малышка! Мы опять в бой. Все три батальона нашего полка свели в один, и я теперь командую сводным». — «Береги себя», — ответила я. «А как же! Я очень осторожен. Ведь у меня есть ты…». Я поцеловала его на прощание, не зная, что провожаю в последний путь. Ночью начался бой. Я перевязывала тяжелораненых. И под вспышками осветительных ракет увидела, как с противоположного берега осторожно спускаются с носилками четыре бойца. Еще издали по темно-русой пряди волос я узнала лежащего на носилках. Это был Михаил. Носилки внесли в дом на окраине деревни. Поставив их на пол, бойцы ушли, и мы остались вдвоем на нашем последнем свидании… Он был без сознания, в лице — ни кровинки. Прибежал санитар Кузя, в каске, сделал какой-то укол. Я спросила осипшим голосом: «Куда ранен?» — «Разрывной в бок». — «Кузя, надо что-то делать. Беги звони командиру дивизии. Надо вызвать самолет!» Кузя махнул рукой и, обняв меня, заплакал. Мы стояли на коленях по обе стороны носилок и молча плакали. Через несколько минут Миша, мой самый любимый человек, скончался… Его положили в ящик, наскоро сколоченный из неструганых досок. Из кармана гимнастерки вынули партбилет и две фотографии: мою и родителей. Передали мне. «Не надо ничего у него отнимать», — сказала я и положила фотографии на место. К могильному холмику прикрепили фанерную дощечку: «Капитан Михаил Платонович Федоренко. Родился в 1920 г., погиб за родину 18/VIII 1942 г.».



«Считайте меня парнем»

— А потом была новая атака, в которой меня ранили. В госпитале врач показал осколок, который извлекли из легкого: «Чуть правее, и не было бы тебя». После госпиталя меня направили в запасной полк. Там я назвалась станковым пулеметчиком — после гибели Михаила твердо решила стать пулеметчицей и стрелять за него по врагу. Командир учебной роты постучал пальцем по моей госпитальной справке: «Тут черным по белому написано, что ты медицина, а ты врешь и не краснеешь». — «Это ошибка, — говорю, — я пулеметчик и ранена возле пулемета». — «И куда ты лезешь! Ведь “максим” весит в два раза больше тебя!» — «Ну забудьте, что я девушка, — взмолилась я, — считайте меня парнем». Он задал мне несколько вопросов по материальной части пулемета и, получив более или менее удовлетворительные ответы, зачислил на курсы пулеметчиков. По их окончании я и стала командиром пулеметного взвода.

— Как вас встретили подчиненные?

— Ух, вначале неприязненно. Привел меня старший лейтенант к 60-летнему сержанту, бывшему участнику гражданской войны пулеметчику Бахвалову: «Ну что, чапаевец, вот тебе новый командир взвода». У того отвалилась нижняя челюсть. Остальные подчиненные повернулись ко мне спинами. Подавив смущение и робость, я открыла короб пулемета, повела кусочком марли по раме и сказала Бахвалову: «Товарищ сержант, пулемет грязный!» — «Нет, чистый! — тут же возразил «дед», — это не грязь, а… обыкновенная вещь при каждой стрельбе». Но пулемет после проверки оказался к тому же неисправным, и Бахвалов был посрамлен. У нас с ним потом часто случались перепалки, но потом и он смирился, что «дети воюют» (его любимое выражение). Как-то один из пулеметчиков сказал мне: «А ведь у нас две трети — сибирские тюремные урки. Как началась война, стали проситься на фронт, чтобы очиститься от прошлого. Конечно, не всех взяли, но воришек много. Здесь, правда, они не воруют». Я ответила: «Урки тоже люди». Пулеметчик удивился, он ждал от меня другой реакции. Мое отношение к бойцам вскоре откликнулось. Меня берегли. Во время обстрелов следили, чтобы я не высовывалась из окопа.

Выговор за потерю бдительности

За два года в пулеметной роте Валентина Чудакова заработала два ордена Красной Звезды и орден Отечественной войны.

— А случались ли у вас за это время взыскания? — спросила я Валентину Васильевну.

— Случались. Как-то пропал у меня пулеметчик Гурулев, маленький такой. Пошел утром за завтраком в хозвзвод, да и сгинул вместе с бидоном-термосом. Я забеспокоилась, позвонила в хозвзвод. Мне сказали, что он давным-давно получил кашу. Только собралась на поиски, вызывает комбат. Прихожу к нему с мрачными мыслями и вижу: в углу на термосе сидит Гурулев, греет руки у печки. Оказывается, он привел пленного немца! Все обалдели, когда увидели, как малыш Гурулев с большим термосом на горбу и трофейным автоматом ведет здорового верзилу. Выяснилось, что немец еще ночью перешел на нашу сторону, благополучно миновав минное поле. Он всю ночь бродил поблизости от нашего дзота, но так и не решился подойти к часовым, боялся, что те в него выстрелят. А под утро наткнулся на Гурулева. Видит — идет по траншее веселый парнишка, без оружия — и решил ему сдаться. Немец его окликнул: «Иван!» Гурулев ахнул — и бежать. Немец за ним. Догнал с криками «Гитлер капут!», вручил пулеметчику свой автомат и приказал вести себя «нах гросс русски фюрер» (к большому русскому начальнику).

Гурулева вместе с остывшей кашей комбат отпустил, а меня песочил три часа. Я получила выговор по комсомольской линии, а парторг Рогов — выговор по партийной. За отсутствие бдительности. Ведь по нашему участку обороны чуть ли не сутки безнаказанно разгуливал немец.

Верхом на мине

— Что было самым страшным на войне?

— Многое страшно. И слепая разрушительная сила артиллерии, и мучительная смерть товарища на твоих глазах. Но, пожалуй, самой страшной для меня оказалась разлука с фронтовыми друзьями. Мне кажется, я осиротела не в детстве, а именно тогда, когда после первого ранения не смогла вернуться в родную 183-ю стрелковую дивизию.

— Какой день войны запомнился больше всего?

— Я человек веселый, поэтому грустное вспоминать не хочу. А запомнился мне больше всего день, когда я села на мину. Было это в Польше. Шли мы про фронтовой дороге. Справа и слева по сторонам — фанерные щиты: «С дороги не сходить: мины! Майор Иванов». А у меня ноги промокли, и задумала я переобуться. Вытащила из полевой сумки портянки и уселась на зеленую кочку возле дороги. Вдруг в кочке что-то щелкнуло, что-то легонько меня клюнуло снизу. Сознание пронзила мысль: «Фашистская шпринген-мина!» Вспомнила что она рвется не на земле, а над землей. Стало быть, пока я на ней сижу, не взорвется. Меня холодом обдало. Всем, кто мимо шел, кричу: «Я на мине сижу». Не верят: «Чего озорничаешь?» А я в ответ: «Сапера ищите!» Явился сам майор Иванов. Раскричался. Я молчу — виновата. Майор скомандовал: «Ложись!» Сгреб меня за ремни, уткнул носом в мокрый мох. Сам тоже упал на землю. Мина и рванула. Я сразу оглохла. Вскочила на ноги, чувствую — невредима. Майор ругается, а я не слышу. Наконец расслышала: «Мужик бы взорвался, а бабу черт не берет!»

Лотта Богопольская
(09/05/2007)



Понравилось - репост:


Николай Иванович Бельды
Кола Бельды
Художница Евгения Гапчинская: "Рецепт успеха для любой профессии"
Группа "Серый День"
Мария Склодовская-Кюри
Как портной Михаил Воронин стал миллионером?
Можно ли доверять цыганам?
Как убрать второй подбородок?
Одиночество: к нему приходят разными путями, но случиться это может с каждым
Хью Лори – джентльмен с английским юмором
Крючкова Светлана Николаевна
Хиджаб - закон Аллаха и милость для мусульманок
Ирина Витальевна Понаровская
Светлана Вольнова
Юрий Айзеншпис
Софья Пилявская. Грустная жизнь.
Екатерина Савинова
Екатерина Фёдоровна Савинова
Виктор Суворов
История маленькой Золушки
Михаил Жаров
Наталья Ветлицкая
Аида Ведищева
Барский Борис Владимирович
Георгий Делиев
Лидия Андреевна Русланова
Будённый Семён Михайлович.
Николай Алексеевич Сличенко.
Альфред Нобель (Alfred Nobel)
Революционерка, звезда, бабушка (Гликерия Богданова-Чеснокова)
Юлия Меньшова.
Николай Иванович Пирогов.
Шарлиз Терон.
Джоди Фостер ( 19.11.1962 год )
Сибил Шепард.
Рене Зеллвегер.
Ума Турман.
Брижитт (Камилл) Бардо (Явал Бордо) ( 28.09.1934 года)
Василий Семенович Лановой.
Валерий Гаркалин.