|
"Никогда и ничего не проси, гордая женщина,
и всё дадут и всё принесут тебе сами..."
Булгаков
Ты неудачница. И знаешь почему? Ты не умеешь одеваться. И причёсываться — любимая подруга явно с наслаждением хлестала по мне безжалостными словами, марширующими в строгом боевом порядке, как безликие солдаты на плацу. Я с сомнением осмотрела свои полосатые короткие брючки, лёгкий топик на бретельках, провела рукой по пышной непокорной шевелюре — гордости и предмету неустанных забот — я всегда с презрением относилась к обладательницам модельных стрижек и старательно блюла имидж непосредственной дикарки. Мне всегда казалось, что я прекрасно одета, отлично выгляжу и вообще заслуживаю самого-самого лучшего. Но окружающие, очевидно, считали иначе. Они не хотели признавать, что я добрая, щедрая, честная и интеллигентная — и делали мне всякие бяки. Начальники без причины выгоняли с работы, возлюбленные покидали в разгаре мексиканских страстей, на улицах преследовали помятые криминальные личности с возмутительными предложениями, а женские особи, особенно любительницы драповых пальто в ёлочку и норковых шапочках таблеткой, при виде меня поджимали губы и растопыривали в гневе праведные локти — на них, как на быков, красной тряпкой действовала моя скромная серая шляпка, сиреневый самовязанный шарфик и сиреневые же сапожки — ничего вызывающего, бездна вкуса и изящества... Итак, умная подруга, вызванная телепатическим путём из города Гомеля, пыталась логически вычислить причину обрушивающихся на меня с завидным постоянством разнообразных неудач. — Ты чучело. Ты лохудра, — очевидно, уничтожение личности стояло во главе её педагогического принципа-подруга преподавала рисунок в каком-то швейном училище для будущих закройщиц.
Она критически исследовала мою экипировку и безапелляционным тоном вынесла вердикт: — Так одеваться нельзя. Это вызов обществу. Ты же не в Рио-де-Жанейро, а в Витебске... О Рио-де-Жанейро, хрустальная мечта Остапа Сулеймана де Бендера, сына турецкого подданного, где можно ходить в белых штанах без риска быть оплёванным взращенным в условиях социальной штамповки нравов и вкусов советского хомосапиенса...Ты раздражаешь обывателя, — продолжала чеканить подруга. — А как же индивидуальность? — жалко пискнула я и притихла под её уничтожающим взглядом. — Немедленно приведи в порядок свою шевелюру. Купи заколок, ленточек, гребешков, если не хочешь стричься, и не будь похожа на львицу в период течки. Я обиделась, но сочла благоразумным промолчать. — Дальше, — неслась подруга, — ты должна купить себе униформу, понимаешь, дурья твоя башка, униформу, и в ней ходить искать работу, а не в этих ...она не смогла подобрать оскорбительного эпитета, — фиговых листочках. Ты же не в стриптиз-клуб идёшь устраиваться. — Но, — пыталась жалко возразить я, — в скучной одежде на меня никто не обратит внимания. А как же я выйду замуж, если на меня никто не будет обращать внимания? Моя наставница закатила глаза и разразилась гневным монологом, который иссяк только часа через два... Устав от баталий, мы разошлись по разным комнатам спать. На данном этапе жизни я была обладательницей шикарной двухкомнатной кооперативной квартиры, за которую нечем было платить — приближалось время поквартальной платы. Из конструкторского бюро я вылетела два месяца назад по сокращению штатов, респектабельный жених, учуяв звуки марша Мендельсона, спешно ретировался... Холодильник сиял девственной чистотой, я подкармливалась у верных подружек и боялась наступления холодов. Утром подруга уехала, отказавшись от утомительной процедуры вокзальных провожаний и прочитав очередную порцию наставлений — на дорожку. Не теряя драгоценного времени, я оделась как можно строже — в прямую чёрную юбку, голубую шёлковую блузу и высоко подняла волосы, завязав их в — конский хвост — на макушке. Этот деловой наряд оказался очень эротичным — весь день меня преследовали мужчины, желающие познакомиться. Один даже всучил специально купленный букет роз. Цветы я благосклонно приняла, но не преминула брякнуть, что больше люблю ромашки. Всем встреченным в городе знакомым я весело сообщала, что жрать нечего и ищу работу. Работы в тот день так и не нашла — все начальники косили испуганно глазами на мои голые коленки и разводили руками. Домой я явилась, сопровождаемая каким-то тщедушным мужичонкой, который, в отчаянии на моё равнодушие, стал выкрикивать, что он директор мебельного магазина...Я хлопнула дверью подъезда, едва не прищемив ему нос, но так и не оглянулась. — Подумаешь, директор мебельного магазина, — возмущённо ворчала я про себя. Он что думает, что я спать с ним буду из-за какого-то поганого дивана, и всё равно на мебель денег нет... (В те времена всё было дефицитом) Я вспомнила, как зимой купила шикарную немецкую тахту, оформив её в кредит, а деньги на первый взнос мне привезла верная Лорка, и как мы с ней везли эту тахту на санках и волочили её на девятый этаж... Лето было дивное. Темнело поздно, возле подъездов благоухали развратные пионы, высокомерные ирисы выглядывали из розовой пены флоксов, луна заглядывала в окна на пятых этажах.. Домой возвращалась поздно, шляясь бездумно по сонным улицам или просиживая на кухнях у подружек, где мы пили вино или крепко заваренный цейлонский чай и разговаривая обо всём на свете...На работу я махнула рукой и просто плыла на волнах лёгкого безделья, наслаждаясь летом и нечаянно выпавшим отдыхом. Ночами я или рисовала, или самоотверженно создавала новые наряды, перешивая и перелицовывая старые вещи.. Утром долго спала, потом долго на балконе пила кофе, любуясь нежностью и глубиной неба, медитировала, сочиняла стишки и хотела бы вечно вести такую приятную беззаботную жизнь... И тут стали происходить странные вещи. Любой встреченный во время этих расслабленных бесцельных прогулок по городу знакомый предлагал мне работу. В строительное управление номер двадцать пять срочно требуется художник, так как их на той неделе свалился пьяным в котлован и надолго вышел из строя. Из суеверных соображений не хотелось занимать место пострадавшего. Потом приплыло предложение из конструкторского бюро завода холодильных установок. Туда идти я просто почему-то побоялась. Однажды утром раздался требовательный звонок в дверь. На пороге стоял бывший однокурсник, которому я на прошлой неделе заказывала несколько рамочек для акварелей, расплатившись с ним двумя бутылками вина из стратегических запасов. Он буквально коршуном налетел на меня, заставил немедленно одеться и немедленно следовать за ним в какую-то загадочную контору, художники которой обслуживали все промтоварные магазины города. Он сам там наряжал за приличную зарплату безликие манекены в трикотажные футболки местного производства и штаны пошивочной артели имени Клары Цеткин. Двух его коллег выгнала свирепая начальница за хулиганскую выходку — напившись, они выставили в витрине центрального магазина парочку голых пластмассовых кукол — мужчину и женщину, приделав им ужасающе правдоподобные первичные половые признаки с помощью резиновых нашлёпок, растрёпанной мочалки и гофрированного шланга цвета взбесившегося поросёнка...Тут должна была нагрянуть комиссия из столицы, один Вася не справлялся и начальница в панике отправила его искать непьющего художника...Близкую к истерике начальницу удовлетворил мой скромный облик-перед её взором я предстала в ситцевом платье разумной длины в мелкий цветочек., волосы скручены на затылке в какую-то старушечью рульку — и меня немедленно приволокли в отдел кадров и тут же зачислили в штат старшим продавцом с соответствующим окладом и премиальными с обязанностями художника...
В конторе этой я успешно проболталась четыре года, до самого отъезда в Америку, кроя рабочий день по своему разумению, в котором находилось время и посиделкам в кафе, и занятиям живописью, и походам в кино...и мало ли чем ещё может заниматься молодая свободная девушка, ловя за хвост капризную птицу удачи... — "Вы псих, Балаганов! — учил сын турецкого подданного глупого сына лейтенанта Шмидта. — Счастье никого не поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку-Ах, Америка-это страна, где гуляют и пьют без закуски. Но эту наивную детку надо ловить, ей нужно понравиться, за ней нужно ухаживать. А у вас, Балаганов, с этой деткой романа не выйдет. Вы оборванец. Человек в вашем костюме никогда не добьётся счастья... В Майями отвергнутый жених-миллионер благородно предлагал мне работать няней в семье Канадского посла — его приятеля, с последующим отправлением в Канаду на место жительство. Канада меня не прельщала — я хотела жить только в Нью-Йорке, твёрдо убеждённая в том, что всё будет замечательно и совсем не хотелось киснуть в каких-то там провинциальных задворках. В Нью-Йорке никто меня не ждал с распростёртыми объятиями и пришлось обратиться в агентство по трудоустройству. Агентство располагалось прямо в квартире. В большой комнате на плюшевом диване (я ещё тогда мысленно сказала — Фи) испуганной воробьиной стайкой жались друг к другу будущие горничные. На кухне хозяйка проводила строгий инструктаж и собеседование со всеми по очереди, — Скромными надо быть, скромными, девочки! Не перечить хозяевам, одеваться попроще, если хотите сохранить работу! — так она наставляла нас. Прошедшую инструктаж куда-то увозили хмурые мужики. Мне в сопровождающие досталась экзотическая дама в длинном крепдешиновом платье, увешанная золотыми браслетами и цепочками. Лихая машина бодро взлетела на ажурный мост, соединяющий Нью-Йорк с Нью-Джерси, я оглянулась и обомлела — ночь уже спускалась на город, небоскрёбы зажгли свои огни, Луна прочертила золотую дорожку в водах залива. Дама-водительница между тем давала последние наставления. — Ты только не тушуйся. Главное, улыбайся во весь рот, делай вид, что не боишься, по-английски говоришь? — неожиданно обратилась она ко мне и удовлетворённо кивнула, — Нет, да? Ну так вот, главное, постарайся угадать, где нужно сказать-Уес, а где — Окей... Я угадала и получила первую свою американскую работу в двухэтажном особняке с белыми колоннами. Ах, как же ты поживаешь, мой дом с белыми колоннами, дом, где я проводила больше времени, чем его настоящие хозяева! Как там моя девичья светёлка с коричневым бархатным креслом, с кроватью, застеленной клетчатым пледом, с огромным окном в парк, по которому гуляли беззаботные белки и животные неизвестных пород! А огромная белая кухня, в которой я так любила долго-долго пить кофе, глядя в окно! (Хозяева на работе, дети в школе, я даже умудрялась днём заниматься живописью). Но недолго я задержалась в гостеприимном доме — манил меня загадочный город, в который я влюбилась, увидев только раз на голубой открытке. И как только получила карточку социального страхования, тотчас же рассталась с семьёй, которая стала уже родной. Мириам даже украдкой вытирала слезу, её муж предлагал вернуться, если у меня не сложится в Нью-Йорке, дети расстроено сопели, а я радостно загружалась в приехавшую за мной машину, и даже почти не оглянулась на дом с белыми колоннами, утопающий в зелени, в котором я прожила счастливых полгода, и в сердце даже почти не кольнуло — я была уверена, что всё-всё будет замечательно. Я ни разу даже им не позвонила, в эгоизме молодости не дорожа ни человеческими привязанностями, ни тяготясь никакими обязанностями... ...Чужие мы на этом празднике жизни, Киса! — так бормотала я себе под нос, ковыляя на высоченных каблуках по раскалённому асфальту. Усвоив наставления Подруги, оставленной в далёкой Белоруссии, я теперь тщательно продумывала свой наряд, прежде чем отправляться на поиски работы. Я переехала в Нью-Йорк из ненавистной Филадельфии, оставив там преподавательскую деятельность в художественном колледже — таких высот мне никогда не достичь здесь, и тщетно пыталась найти работу официантки, пока мои документы крутились в чиновничьих кабинетах, проходя таинственный для простого смертного цикл, приобретая нужные печати и резолюции, призванные изменить мою судьбу здесь и обеспечить хлебом насущным... Итак, безумству храбрых поём мы песню! В поисках хлеба насущного, потратив почти все свои сбережения на переезд и оплату захудалой комнатёнки в Манхеттене, нацепив платье из бутика и навесив на лицо уверенную улыбку, я методично прочёсывала район СОХО, заходя все его рестораны...С 10 утра до 6 вечера, улыбаясь и потея от жары, на негнущихся распухших ногах, заполняя бесчисленные формы — Какие французские вина вы знаете?…Итальянские,,, Какое вино вы посоветуете клиенту, если он заказал устрицы, лосося, свинину, бутерброд? ...Как вы поступите, если ваш коллега украл что-нибудь? Скажете ли вы об этом менеджеру тотчас, либо предупредите коллегу...Воспитанная в лучших советских традициях, я отвечала, что проведу воспитательную работу вора...и тщетно ждала приглашения на работу... Потом мои поиски переместились вверх, я уже, теряя энтузиазм, добралась до двадцатых улиц, сороковых, шестидесятых, всё в том же платье-униформе, на тех же каблуках, с тщательно убранными волосами. И когда я уже совсем потеряла надежду и подумывала усесться у церкви в качестве попрошайки, мне улыбнулась удача. В тот день я обходила Южную Улицу, протянувшуюся параллельно Центральному Парку с запада на восток, как раз между Бродвеем и Пятой Авеню.. Кто-то уже сказал мне, что я идиотка и слишком много о себе воображаю, но наглость эта была скорее от отчаяния, так утопающий хватается за соломинку...Итак, потянув на себя очередную Дубовую дверь с позолоченной ручкой, я очутилось в очередном роскошном логове, украшенном коврами, светильниками, вазами с цветами, белыми скатертями и серебряной посудой. Не было ни души, из скрытого источника лились душераздирающие скрипичные мелодии. Огромные окна благосклонно впускали в это великолепие замка Синей Бороды изображение парка с замершим над ним в ожидании заката неба и суетливыми прохожими. Из недр таинственно изогнутого коридора вынырнула фигура в начищенных ботинках и изящно полупоклонилась — Что будет угодно мадемуазель?.. Струсившей мадемуазель было угодно получить работу. Она может даже пылесосить этот ковёр или драить на кухне кастрюли, у неё имеется соответствующий опыт и рекомендации. — Ну, зачем же, фигура в элегантном костюме даже обиделась. — Вы достойны лучшего. С вашей изумительной внешностью,-он оценивающе обежал всю меня цепкими глазами, — Вы когда-нибудь работали официанткой? — Нет, но очень хочется попробовать. Моя отвага и честность его покорила. — В субботу, в воскресенье, до двух ночи, а с шести утра можете? Как солдат на плацу, на все вопросы я отвечала лишь одно — Уес, сэр. Сэр заметно расслабился, улыбнулся и протянул руку для пожатия. Он дал мне с собой меню, к следующему вечеру я должна была вызубрить все французские названия блюд, приобрести соответствующую экипировку-чёрную шелковую блузку, короткую юбку, чёрные колготки и явиться на работу к семи вечера. Зарплата-пять долларов в час плюс чаевые. Возвращалась я домой мимо Центрального Парка, раздуваясь от гордости и чувствуя себя принятой в некое братство, и даже зашла в элитный бар на углу Пятой Авеню и 59 улицы, где потратила драгоценную двадцатку за один только бокал пива, но важно было ощутить себя снова — в обойме. В первый же рабочий день бас-бой свистящим шепотом поведал мне страшную тайну. Оказывается, этот ресторан пользовался дурной репутацией-в нём недавно произошла мафиозная разборка и с поля боя вынесли несколько трупов. Мафиози дислоцировались в неизвестном направлении, а постоянные клиенты разбежались. Беззаботные туристы тоже почему-то перестали попадаться на роскошный антураж, очевидно, их отпугивала мрачная аура и огромное пространство, занятое пустыми столиками. Этажом выше находились квартиры , где проживали исключительно миллионеры, и они пользовались рестораном как домашней кухней, а сейчас перестали лениться выходить на улицу, чтобы пообедать в другом месте. Странное было это время. Я приходила к вечеру и занимала пост в коридоре, устланном ковровой дорожкой, сладко улыбаясь редким посетителям, которые почему-то сразу сбегали, несмотря на все ухищрения вышколенного персонала. Иногда кто-то увязал в баре, и я перемещалась туда, разнося на подносе напитки и меняя пепельницы. Чаще это были друзья самого Сэма ( менеджера и бармена), и он им говорил-Оставьте типы бедной девочке. Правда, она прекрасно смотрится здесь? Друзья кисло улыбались и нехотя лезли в кошельки. В необъятных размеров кухне всегда дежурили три повара, на всякий случай, и чтобы развлечься, они готовили для работников изумительный ужин, каждый вечер разный. Часов в девять Сэм отправлял меня и Пола — басбоя на кухню. Мы набирали себе из общего блюда на тарелки ароматно пахнущей еды, ничего подобного никогда не пробовала, и в полном молчании ужинали в круглой зале за столом, сервированным с ненужной роскошью...Один раз к нам забрели две стареющие тётки в спортивных штанах. Казалось, что они старинные подруги, давно не виделись и зашли обмыть встречу. Дамы не глядя заказали бутылку вина за сто пятьдесят долларов, два блюда по сороковнику... Счёт у них потянул на триста баков, дамы заплатили легко, как будто это было три рубля и оставили тип шестьдесят долларов, из которых сорок осталось мне, а двадцать ушло басбою. Но такая удача улыбнулась один раз, выживала я на мизерную зарплату — 5 единиц в час, и честно отстаивала долгие часы в ожидании клиентов. Потом появились три богача, один толстый, один тонкий и некрасивая девушка-будущие владельцы ресторана, которые собирались его выкупить в складчину. Совладельцы ели, спорили, мы с Полом и Сэмом их обслуживали по высшему разряду, они свинячили и типов не оставляли. Девушка оказалась русской, она была тщательно одета, надменна, молчалива и приходила всегда в сопровождении молодого мужчины, сошедшего, казалось, с обложки журнала мод. Красавчик держал себя по отношению к спутнице как паж с королевой. Я имела неосторожность заговорить с ней о литературе-на меня посмотрели с подтекстом — Халдей, знай своё место. А позднее за ненужную вольность выругал Сэм-блестящий профессионал в своём деле и отличный психолог — в два счёта он составлял психологический портрет человека. Сэм по доброму относился к своим подчинённым, следил, чтобы мы вовремя поели, не придирался без нужды, и раскрыл мне много профессиональных секретов. Однажды после ужина меня поманил пальцем всегда молчащий шеф-повар. Мы загрузились в лифт и понеслись вверх. Я немного струхнула-куда он меня везёт? А вдруг приставать станет? Но он не приставал. Он вывел меня на балкон 20 этажа. Внизу лежал Центральный Парк, окружённый огнями, а впереди простиралось звёздное небо. Его можно было потрогать рукой. Шеф-повар торжествующе посмотрел на меня, как будто бы он сам создал это небо, эти звёзды и этот сладкий будоражащий воздух. Я даже пожалела, что повар весь в морщинах, без переднего зуба, и что я не могу в него влюбиться даже на минутку. Невозможно было не разделить с кем-то эту невозможную красоту, и чтобы не полететь с балкона, распростав руки, как крылья, я ушла — вниз, на свой боевой пост, оставив недоумевающего шефа одного среди звёзд... Вскоре ресторан закрылся на реконструкцию, нас отправили в отпуск с обещаниями сохранить рабочее место, но назад не позвали, во всяком случае, меня. Я честно ждала два месяца, хотя должны были позвонить через две недели. Пришлось снова, памятуя наставления Подруги, тщательно завязать волосы в тугой хвост, одеть чёрную юбку, белую блузку, нацепить на лицо необходимую улыбку и отправиться вновь обивать пороги. Мне улыбалась удача — работа находилась довольно быстро. Жизнь терпеливо учила, как вести себя, как общаться с людьми. Я научилась, как выглядеть доброжелательной, когда хочется плакать, училась любить вредных и придирчивых клиентов — и мне прощалось то, за что вполне могли выгнать с работы. Бывало, путала заказы, ошибалась со сдачей, но клиенты не сердились, а менеджеры говорили-Ничего, это всё придёт с опытом, а быть хорошим человеком не научишься. А ты — nice person...Хороший человек-это была визитная карточка, это был мой сертификат на выживание. Попробуйте-и у вас всё получится. Я лежала на диване. Болела голова. Раздражал любимый кот. Меня кто-то бросил, бросил неожиданно и жестоко. Работы не было. Месяц назад я шла в ресторан на вечернюю смену и вдруг поняла, что не могу, не могу больше быть официанткой. Любимая до сих пор работа явила вдруг мне все её ужасы, которые моё сознание успешно блокировало, дабы выжить. Хватать раскалённые тарелки из рук раздражённых поваров, задабривать бас-боя, угождать вредным клиентам... По дороге на работу я вдруг расплакалась, и не пошла в ресторан. Вместо этого уселась тут же на улице за столик, в первом попавшемся ресторанчике, заказала бокал вина, какую-то еду — и ощутила себя невероятно, невыносимо счастливой. Сентябрьский вечер был неправдоподобно хорош. Весь город был охвачен весёлым оживлением — кто-то торопился, кто-то разглядывал витрины магазинов, кто-то шёл в обнимку. Все выглядели счастливыми. Уже луна вывесила золотой рожок на сгустившемся небе, машины безропотно пропускали беспечных пешеходов, Нью-Йорк, как обычно, продолжал свой ночной поход за удовольствиями жизни... Сейчас я пожинала плоды своего безумства. За квартиру платить было нечем. Холодильник пуст, совсем как в старые добрые времена. В ресторан не пойду ни за что. Лучше умру. Так рассуждала я, лёжа на диване с головной болью. Внезапно зазвонил телефон. Я не хотела брать трубку, но почему-то взяла. Мужской голос пригласил меня на интервью в школу, на завтра, в качестве преподавателя рисунка и живописи.(Как-то, не надеясь на удачу, разослала по всем школам резюме). Я даже не смогла обрадоваться-так мне было плохо. Тем не менее пришлось встать, перевернуть весь шкаф в поисках подходящей одежды-остановилась на деловом костюме бутылочного цвета. Потом приехала Ирка, и привезла с собой огромную бутыль вина и гитару. Её я пыталась спровадить с 12 ночи, но Ирка только твердила — Не боись, подруга. Всё будет хорошо. Наоборот, ты расслабишься и будешь вести себя естественно. Так оно и оказалось. Я явилась на первое своё серьёзное интервью, проведя бессонную ночь, мучаясь жестоким похмельем и думая только о том, как бы директор ничего этого не заметил. Интервью прошло задушевно, я даже закинула ногу за ногу, чтобы удержаться на стуле, и уже на следующий день началась совсем другая жизнь. Как человек благодарный, я явилась к Ирке с ответным визитом, притащив торт и бутылку вина. Если бы не она, я ни за что не прошла бы это интервью... Лана Райнберг
|
|
